У меня всё просто. Нас всех воспитывали в саду, в школе безбожниками, постоянно вдалбливали, что Бога нет, Бога нет… Но опять же, если Его нет, а чего вдалбливать, что Его нет?! Как в том анекдоте: учительница в советской школе говорила: «Дети, Бога нет. Все подняли головы и плюнули туда, наверх». Еврейский мальчик стоит и не плюёт. «Почему?» — спрашивает учительница.

Он отвечает: «А если там никого нет, зачем туда плевать? Ну а если вдруг там кто-то есть, зачем портить отношения?» Ну так вот. У меня бабушка была, которая крестила меня, не то чтобы силком, но она сильно настаивала. И я не стал возражать. Мне было лет 12, наверно. Она, когда я приходил к ней в гости, доставала Псалтирь и просила: «Почитай мне вот тут. Не могу, не вижу ничего». Я себя скручивал, зажимал: ну Бога же нет, как же я буду читать, я же пионер… Я ей: «Ба, ну чо ты. Ну Бога же нет!» А она: «Ну ты мне почитай, вот от сих…» Ну подходил и читал, я знал, конечно, что она верующая. А написано было по-старославянски, я запинался. «Ба, ты чо, мне непонятно». Она мне подсказывает. Я ей: «Ба, да ты наизусть всё знаешь! Зачем тебе читать?» «Ты читай, читай». Так она меня старалась привлечь. Вот первое знакомство было таким. Это было в Авдеевке, на Донбассе. Теперь все знают, где она. Я с 4 лет до 19-ти жил там. Мама моя тоже тогда так относилась, как и все. Ну а потом как-то Господь расставлял какие-то вешки в течение жизни. Вешки в сознании. Потихонечку, потихонечку начал приходить к мысли: ну не может быть истиной дарвиновская теория происхождения человека. Полная чушь! Ну не получается так, ну это невозможно, не получается человек от обезьяны! И ученые потом сами пришли к этому же выводу. Ну к тому же очень многие ученые сами – люди, верующие глубоко. Вот я как-то так понемногу выруливал до одной важнейшей вехи – до поездки на Святую Землю. К этому времени я уже понимал, что что-то не так в жизни, как нас научили. Эта тема где-то как заноза была внутри, и всё пока терпелось, она сидела и теребила что-то в душе. Но так чтобы… нет, я не верил в Бога. Но спасительный Божий промысел вмешался в мою жизнь: в 1994 году случилось то незабываемое паломничество. В ходе поездки поменялось всё в корне! Это было как будто моим вторым рождением.
К тому времени я уже год работал оператором на стрежевском телевидении. И летом 94 года нас с журналистом Галиной Бабиной настоятель стрежевского Свято-Никольского храма игумен Алексий (Просвирин) и стрежевские казаки пригласили поехать с группой паломников и снять фильм о поездке. Ну, фильм – слишком громкое название, мы подготовили потом цикл телепередач «Прикосновение» — о тех святынях, к которым прикоснулись. А поездка была уникальная. Это просто Божий промысел, что мы в неё попали, причём, это была не командировка – кто же бы нас в неё отправил? Мы взяли отпуска. В начале 90-х православные храмы и монастыри начали возрождаться, у нас в Стрежевом православная община существовала только четвёртый год. И всего год, как появилась деревянная церковь. Паломнические поездки только-только начинались. А наша вообще была особенной: мы отправились из Одессы на теплоходе через несколько морей к святыням православия. Это была одна из первых поездок на паломническом теплоходе «Одесса-Сан». Мы побывали в Турции, на Кипре, в Палестине, Египте, Греции. Причём, на теплоходе была оборудована походная часовня, где проходили службы. А в поездке были паломники с Алтая, из Кемерово, из Москвы, из Молдавии и Украины. Было много священников, монахов, семинаристов. В нашей стрежевской группе было 10 человек во главе с настоятелем.
С Божьей помощью съездили, мне было всё очень интересно, всё захватывало. Поражало, то есть, я этот пласт жизни не видел никогда! Это было чистым открытием, откровением просто. Наша группа начала паломничество с Москвы, побывали в Свято-Даниловом монастыре. Потом поехали в Сергиев Посад. Когда попали в Троице-Сергиеву лавру, у меня внутри всё трепетало. Потом был Черниговский Гефсиманский скит лавры. И нас повели в пещеры, где монахи уединялись для молитвы. Я поражался, как можно жить в таких катакомбах! И рассказывали, что они практически отсюда не выходили, молились, жили постоянно. Скит начали возрождать в 1990 году, там уже было несколько монахов. Там у меня всё началось! Перерождние что ли сознания. Какой-то душевный переворот. А когда мы прибыли уже в Иерусалим, и я снимал на Крестном пути, это была пятая остановка, где Симона Киринейского римские солдаты заставили нести крест, и в стене часовни — камень с отпечатком руки Иисуса… В этом месте я также приложился, как все – вложил свою руку — я снял всё, и я почувствовал что-то… Не знаю, как объяснить, но я почувствовал, что Он рядом… Не знаю, как это объяснить, не знаю.
Я вообще не знал, что снимал. Ведь мы передвигались очень быстро, группа шла, и надо было снимать все места, о которых нам рассказывали экскурсоводы. Постоянно, пока я снимал, вся группа уходила вперёд, я не успевал слышать, что рассказывали по пути, мне говорили: «Вот это сними, это». И мало было времени на всё. Был случай в торговых рядах, а торговцы ведь по всему крестному пути расположились и все улочки рядом занимали. Мы пошли сквозь ряды, а мне помогал Александр Казаков, он всё время носил мой кофр для камеры. Там до того плотная была толпа, толчея, что мы просто протискивались, а я-то шёл с камерой и пытался что-то снимать, чем торгуют. И мне потом Саша сказал: «Ну-ка благодари меня!» «За что, я благодарю, конечно! За что?» «Тебя только что хотели ножичком чикнуть». Когда я снимал, а торговцы-арабы стояли, они переглянулись так, один на камеру посмотрел, на меня, другой кивнул на меня и пошёл в мою сторону. Сашка говорит: «Я увидел, что блеснул нож — и быстрее протискиваться к тебе. И этот араб к тебе подходит, я его хвать за плечо, отдёрнул. Он замахал руками, развернулся, убежал.»
В этой поездке я впервые был на богослужениях. Утром встаёшь, молишься, днём молебны, акафисты, вечером молитвы. Молитв не знал, запоминал на слух. Сам настрой людей удивлял, так много верующих впервые видел. С нами в каюте были архимандрит из Одессы, старец из Одесского Свято-Успенского мужского монастыря, ещё один монах был тоже из Одессы. Всё было новое, всё абсолютно! Мне удалось в поездке первый раз исповедоваться, причаститься. Первая моя исповедь была в Иерусалиме, и первое причастие. Потому что, когда меня крестили в детстве, а на следующий день нам нужно было уезжать, и мы не попали на причастие. И первое причастие было в храме Гроба Господня. Исповедь старец как раз принимал. И я не знал, что сказать, он начал за меня говорить. Ну как же, а вот это, а вот это… Я стою, потекли слёзы – откуда он всё знает?! Сколько я набрал … что-то я знал, что это грех, а что-то забыл. А он просто перечислял, перечислял… Вот, ну всё говорит, говори: «Каюсь». Сказал. Благословил, причастие у меня было как раз напротив Кувуклии. Я причастился, и я думал, что там упаду, не знаю, почему меня так сильно повело. Испугался, думал, что сейчас сознание потеряю. Потихонечку отошёл, к стенке прижался. Народу было много, но я как-то никого не видел вокруг.
В себя пришёл, когда надо было продолжать съёмки. Но в одном месте я просто не мог преодолеть себя: не знаю почему, я не мог снимать! Не мог в храме Гроба Господня в Кувуклию зайти с камерой, я два раза пытался это сделать. Не смог. Ну всё, ну не идут ноги! Я думал, случайность. Но и второй раз тоже не смог. Третий не стал пытаться. Камеру ставлю — и захожу! Я снял весь храм Воскресения, обошёл вокруг Кувуклии, снял всё, а туда… И на Голгофу каким-то образом не попал. Всё остальное снял. И камень помазания. Тот духовный настрой, который был у людей там, у меня его не было. Я многое не понимал, к чему, зачем… И только от людей я чувствовал, и мне это передавалось каким-то образом. И я даже забыл, что баланс надо выставить, я просто единственное, на кнопочку нажал. Снимал, как люди падают ниц перед камнем помазания, как плачут, молятся, слёзы, льющиеся там… Это была сильная встряска! Каждый пункт нашей поездки запомнился. В частности, река Иордан, знаменитое место, где мы тоже погружались. Снял, как наши казаки знамя своё там освятили, погрузили в реку. Здесь тоже памятный случай произошёл, необъяснимый. Помню, меня попросили воды набрать в бутылочку, возле берега мутная была, взбаламутили десятки паломников, несколько автобусов же было. А то место, где Ярденит, там же берег обустроенный, закрыто было. Я думаю, ну что, я сейчас отплыву, водички наберу чистой. Чуть не ушёл под воду, чуть не утонул. Просто начал задыхаться, руки начали неметь, воды немного набралось в бутылку, но она неполная. Я понял, что могу уйти… изо всех сил выкарабкался. Скорее всего, это от волнения произошло.
А что там – там же толчея такая, там женщины галдят, кричат, что-то рассказывают друг другу, никакого благоговения. Там рядом были и туристические группы. Жуткая суета. Я понял сразу нашего батюшку, когда он ушёл погружаться вдали от нас: «Мне, монаху, нельзя». Я не монах, но тоже бы ушёл. Но надо было снимать.
Одно из ярких воспоминаний – подъём на гору Синай. Наш старец-то из Одесского монастыря, иеромонах Евфимий, худенький, беловолосый, ему много уж было лет, под 90, наверно, тоже взошёл на гору. Помогали ему иноки, под руки подхватывали. Помогали-то да, но многие же монахи даже не пошли на гору. Остались у подножья, в монастыре святой великомученицы Екатерины. Вообще даже не попытались. Здоровье не позволило. А вот ему позволило! Удивительно просто! Путь в гору мне не показался долгим совершенно, потому что у меня был опыт альпиниста. К тому времени сколько по горам походил! Я помню, как сдуру напрямую пошёл, не по серпантину тропинок. Знаю же, что прямая дорога – это самая трудная и самая долгая, несмотря на то, что она прямая! Хотелось побольше снять! Я только из-за этого, просто хотел успеть, думал, мне здоровье позволит. В принципе, тяжело в конце особенно было, когда напрямую перебегал. Но я успел, я снял всё. Снял и как наши поднимались на гору Моисея, и окрестности, и общие планы, на остановках арабов местных с верблюдами. И видел, как старец взошёл, и такая у него радость была вообще! Такое счастье. Батюшка наш игумен Алексий сразу тетрадку свою открыл, помянник и стал молиться за всех… Храм, который на горе во имя Святой Троицы, был закрыт. Мы все вокруг него расположились, молились, семинаристы одесские молитвы пели, духовные песнопения.
Когда мы уже возвращались из поездки, на теплоходе я с батюшкой нашим игуменом Алексием разговаривал. Не помню, что он спрашивал, я ему сказал, что не хочется возвращаться, просто неинтересна жизнь сама, которой я живу. Мне стало неинтересно то, что я делаю, чем занимаюсь. Вообще всё в жизни неинтересно. Я ему сказал: «Я бы здесь остался». Если бы у меня не было маленьких детей, я бы не вернулся. Ушёл бы в монастырь. Такие были мысли.
Когда мы вернулись из паломничества, трое человек из нашей группы обвенчались со своими супругами, в том числе я. Но до нашего с женой воцерковления был ещё долгий путь.

К сожалению, я не могу сказать, что сразу стал жить по-другому, когда вернулся. Весьма интенсивно пошёл обратный процесс в другую сторону – обмирщения. То есть, после той благодати, которую получил, нападки были жуткие, просто жуткие. Не могу похвастаться, что я их выдерживал. Но читать начал, конечно, книги о вере, в основном житийную литературу. Жития святых возвращали в то состояние, которое там испытал, жития святых русских прежде всего. Для меня было откровением житие Серафима Саровского. Вызвало сильное душевное переживание. Одной из любимых книг стали поучения старца Паисия Святогорца, краткие, выразительные, мудрые. Тогда появились диски с проповедями, с духовными беседами, слушал, впитывал. Нашего настоятеля, игумена Алексия вскоре после приезда из паломничества перевели служить в Барнаул, но духовным своим отцом я считаю его и сейчас. Батюшка, он младше меня, но я его воспринимаю как отца. Потому что, благодаря ему я вроде как родился. Благодаря ему всё произошло. И периодически возникает такое яростное желание прижаться к отцу, услышать слово его доброе. Я понимаю прекрасно, что у него таких тьма тьмущая, если каждый прижмётся, что от него останется!? Это понятно всё, но желание такое случается.
Батюшка в первый же год после поездки предлагал мне переехать на Алтай, где он служил настоятелем храма святого апостола Иоанна Богослова в Барнауле. Предложил священнический путь, говорил, приход тебе найдём, начнёшь потихоньку. Когда я жене сказал, у неё были очень круглые глаза: «Нет-нет…» Она тогда абсолютно была не готова. Да и я. Я думаю, это не был страх, это была жизнь. Есть вещи, которые не позволяют быть священником. А перед этим, когда батюшка ездил в Москву, он побывал в Троице-Сергиевой лавре и спросил у своего старца про монастырь — мы же с ним говорили на корабле, что мне неинтересно всё стало, и всё хотел в монастырь — и старец сказал: «Ему не надо. Он пусть занимается тем, что он делает. Пусть продолжает то, что начал». Ну вот, «пусть продолжает то, что начал», оно у меня и сидело. И через несколько лет я во многих святых местах побывал в наших родных отечественных. Поехал по монастырям не как паломник, а снимать. И из этого родился новый цикл телевизионных передач «Дорогами веры».
Сначала поехал с сыном, ему было лет 12-13. Первое – это была Ганина яма, Екатеринбург. Потом мы уехали в Нижний Новгород, там снимал храмы, и оттуда потом в Дивеево. И после этого переехали в Москву. Я там у батюшки снял (он к тому времени уже в Москве служил), потом интервью с писателем Леонидом Болотиным. И мы спали с Данькой прям у батюшки, где он работал в отделе по взаимодействию с вооружёнными силами и правоохранительными органами Патриархии. А потом он сказал, давайте-ка в монастырь. Спасо-Андроников древний монастырь московский, основанный в 14 веке учеником Сергия Радонежского иноком Андроником. Там музей Андрея Рублёва. И Данька там немного приобщился, в раскопках участвовал. И я в этом храме там снял, монастырь только возрождался.
Потом батюшка благословил ехать на Валаам, но на Валааме меня водило страшно. То есть, когда берётся благословение, надо всё точно, до точки выполнять, как сказано! Где-то одну точку пропустил – всё, дальше все пойдёт не так. Этого делать ни в коем случае нельзя. Делай как сказано, послушание. Я в одной точке отошёл, думаю, мы так быстрее доедем. Все скомкано, ничего не получилось, на Валааме к настоятелю не попал. А была договоренность нашего батюшки с ним, интервью не записал. Да, нам помогли, мы побывали в нескольких скитах, я договорился, там нас на катере повезли по каналам, ещё завезли на дальний скит. Но в самом главном монастыре я не снял, потому что не было благословения. Не надо было ускоряться, сказано — там тебя встретят, тебе помогут. Вот так и делай. А я ускорился. То же самое произошло в Оптиной пустыни. Туда мы с женой поехали, это уже на следующий год. Вот опять же – у меня было письмо к отцу Илию (Ноздрину) с просьбой не только чтобы он помог в съёмках, но и рассказал что-то, интервьюшку дал. Это было письмо не от батюшки, а от человека, близко знакомого с отцом Илием. И я настолько уставший приехал в Оптину, надо было где-то размещаться, и у меня вылетела совсем из головы фраза этого человека – «письмо лично в руки о. Илию». Меня спросили: «Что, у вас есть что-то передать?» Я говорю: «Да.» – «Давайте, мы передадим». И просто выхватили у меня из рук письмо. Я говорю, даже плохо соображал, настолько уставший был. Для меня ночью ехать тяжело. И в результате отца Илия не увидел. Ну да, меня благословили на съёмку, но в скит я не попал, я снимал вокруг всё, опять же – вот она, цепочка! Да, меня провели на колокольню, снимал вокруг, внутри в храме службу поснимал, но это всё равно уже не то. Интервью не было. Потом поехали в Псково-Печерский. Там уже с настоятелем беседовал, благословение было. Архимандрит Тихон (Секретарёв). Он выяснил сначала, почему я это делаю, зачем я это делаю, всё расспросил, всё, всё, от и до, я рассказал про благословение старца заниматься тем, чем занимаюсь. Спросил, кто. То есть, вы не знаете, какой старец, но вот в то время, в таком году это было? Он так посмотрел и сказал: «Я знаю». И после этого он дал мне провожатого. Там такой провожатый, что я недостоин ботинки его тряпочкой вытереть… Он меня провёл по Богом зданным пещерам, я там одновременно снимал. Провёл по монастырю, всё рассказал, всё показал и сказал, что благословение есть, где можно снять. «Ну а потом уже без меня пройдёте по стене, здесь можно поснимать, здесь вот беседка Петра. Красивейшие места». А потом подвёл к двери кельи, сказал: «Вот здесь батюшка Иоанн (Крестьянкин). Но он болеет. И уже не принимает даже своих монастырских. А вот здесь батюшка Адриан (Кирсанов). Стучи, заходи, разговаривай со старцем, договорись». …Я не смог молитву вспомнить, которую полагается прочесть, когда входишь в келью к монаху или духовному лицу! А это же так просто: «Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас»! Представляете, я не смог вспомнить! Вычистило всё! Как такое возможно? Я стоял там минут пять. Постучал. Тишина, молитвы-то нету. Ещё раз постучал, опять тишина. Постоял, постоял, ну и пошёл, — отдыхает старец, что стучать. Там длинный-длинный коридор с кельями. И в конце деревянная лестница скрипучая. Я уже начал спускаться, и дверь открывается – а тёмный коридор, не видно, кто приоткрыл. Надо было бежать, на коленки бухаться. И этот кто-то там спросил: «Что надо»? Я говорю, да вот, так и так, батюшка. -«Завтра приходи». Завтра я, естественно, не попал. Потому что народу было перед этой кельей — ну человек 50, наверно, если не больше. А с каждым старцу надо побеседовать, каждому что-то сказать, каждого благословить. Невозможно было дождаться. Надо было уже уезжать.
В общем, из этих поездок и получился цикл передач «Дорогами веры». Мы ещё здесь снимали, в Стрежевом наших прихожан, которые тоже побывали в этих святых местах.
Да, ещё один интересный случай расскажу. В Оптиной снимал, снимал, дай, думаю, зайду в церковную лавку. Вроде как ничего не надо… Ну а вдруг, может, книжечка какая попадется. Зашёл, постоял, книжечки посмотрел, что-то взял, потом смотрю – стоит ковчежец серебряный небольшой для мощей, красивое такое плетение серебряных нитей. И я не знаю, почему, мне жутко захотелось его купить и привезти в наш храм стрежевской. Ну а как покупать без благословения? Зачем, кому? Я звоню настоятелю нашему игумену Стефану, говорю, что вот здесь такой ковчежец маленький, может, нам нужно? Он говорит, благословляю. Всё, я взял его и привёз. И потом через год-два, на проповеди о. Стефан рассказал, что был у него такой случай: звонят ему и говорят, что вот, отец, есть у нас частица мощей, ты приедь, забери, пусть она у тебя в храме будет. И говорит: «Я поблагодарил. Сижу и думаю, а куда же я её, частицу? Надо же какой-то мощевичок, и где я что брать буду? Сел, помолился. И звонок по телефону, звонит наш прихожанин, из Оптиной: вот, мол, ковчежец тут, нам не надо? Надо!!» Так что случайного ничего не бывает, на всё воля Божья.

178