Рассказывает Пётр

Родился и вырос я в селе Средний Васюган Каргасокского района. Семья была верующей, и поэтому у меня сомнения такого, есть Бог или нет, его не никогда было. Были такие случаи, что Он наяву проявлял Себя, помогал. Могу рассказать. Это было давно, мы были ребятишки. Летом, после того, как вода сошла, уехали далеко на телеге, с нами был только один взрослый пожилой человек. А дороги у нас все в пойме, среди болот и тайги. Застряла лошадь в грязи. Распрягли, телегу-то вытащили. И самое страшное, что лошадь вытащить не можем. Жалко так её, и били её, и не могли. Дедушка говорит, посидите тихо, помолчите. Посидели тихо. Он помолился, буквально может, минут 10 прошло или меньше. Немного. Говорит: «Прутик мне сломите». Подходит – и по глазу прутиком ей — раз! Раз! Она как дёрнет, и прям высочила из этой грязи! Вот он обратился к Богу, ему ответ пришёл: «Возьми прутик и по глазу стукни лошади». Он нам потом сказал, что голос слышал и эти слова про прутик. И она высочила быстро! Это явно вот Божья помощь была!

Я и сам иногда удивляюсь, как выжил в таких условиях, в которых пришлось выживать моей семье. Родители мои были из спецпереселенцев, их сослали на васюганские болота из Тамбовской области в 30-х годах ещё детьми вместе с родителями и другими родственниками. Не знаю точно, за что их сослали. Я больше слышал, что у них размежевание произошло из-за веры. Я всё время удивлялся: вот у них нечего было есть, нечего было пить, одеться не во что было. Мать, ей было 10-11 лет, она девочкой была, босиком ходила в октябре, клюкву собирала. А у них иконы были большие, размером где-то 30 на 40 сантиметров, и такой толщины — сантиметров 7-8. И там внутри как бы посеребрённая тонкая бумага, из неё цветы, украшения. И книги тоже там были: Псалтырь и Евангелие. Я спрашивал, уже когда взрослым был, книги-то зачем, говорю? Вам одеться не во что было, одежду с собой не могли привезти, а книги везли. Это было, выходит, для них самое дорогое. Дело в том, что они до последнего нам всё не рассказывали специально, я потом понял: потому что боялись за нас, своих четырёх сыновей, чтобы нас уберечь. Потому что мы могли по-детски ляпнуть, что-то рассказать, что могло бы навредить нам. Да и надо же было писать везде автобиографию свою. Я уехал в 17 лет из дома, ничего почти не знал. Только потом начал уже спрашивать, позже, в 2000-е годы. Но они неохотно вспоминали.                                                            Больше мне рассказал двоюродный брат, который в Каргаске живёт. Он говорил, что, в общем, получилось так. В Тамбовской области много наших родственников жили, семьи у всех были большие, многодетные, и вот это разделение после революции прошло по родным, по всей семье. Одни были за советскую власть безбожную, другие её не поддерживали и не отказались от своей веры православной. Одни — туда, другие — сюда. И вот кто-то из родственников на них всех донос написал. Как рассказывал брат, вначале деда забрали, в район увезли. А детей у него было много, 11 человек. Летом в поле все вместе работали, в основном жили своим хозяйством. Зимой взрослые уходили на Донбасс на заработки, в шахтах уголь добывали. Ну и вот, его в район забрали, пока они в поле были все. Потом видят — пожар в селе, приходят, а у них дом полностью сожгли. И они вслед отцу тоже пошли. Довезли их под конвоем до Новосибирска. Там был основной пункт пересылки СИБлага. И они там некоторое время находились. А оттуда уже их по всей Западной Сибири, по районам развозили, распределяли. Пока жили в Новосибирске, перезнакомились, общались. Там рассказывали страшное. Знают, допустим, что в Каргасок отправили часть людей. И потом следующих отправляют. И те, кто позже поехали, не нашли их там. Спрашивают, где те? — Нет, говорят, они не прибыли.  Как так? А они часть людей уничтожили дорогой, даже так вот, просто: говорят, что топили в Оби. Деда и бабушку с семьёй и других повезли на баржах ещё дальше от Каргаска. Родители мне уже потом рассказывали: их привезли на барже году в 34-м, вначале довезли до посёлка Майск. А там говорят, что, мол, если хотите, можете на Омск уйти, потому что знали, что их сослали как бы ни за что — без вины. Им предлагали: есть дорога, и на Омск можно уйти. Там пешие и лошадиные дороги были. Вот это сейчас та дорога, что с Иглов на Орловку, она и была. Там все ходили, даже из Красноярска ходили, особенно зимой, когда дороги были. И летом тоже, где на обласках, где на лошадях, но в основном зимой. Там по реке Васюган везде были посёлочки через 20-25 километров. Да и здесь на Оби тоже так было, когда расселяли ссыльных. И вот их привезли в Майск, а никуда дальше они не поехали. И все, кто на этой барже был, везде по Васюгану расселились. И наша семья позже обосновалась в Среднем Васюгане. Здесь была Средневасюганская комендатура СИБлага ОГПУ. И так они всю жизнь почти свою прожили под надзором, «с поражением в правах», без документов, без надежды когда-нибудь вернуться на родную землю. В 38-м году они уже свои дома построили. Так вот, там они, когда обжились, собирались семьями на квартирах и молились. И на них постоянно были гонения антирелигиозные*. И вот, рассказывали братья моего деда, пришли на лошадях зимой из Майска из комендатуры, собрали всех тех, к кому люди обращались за помощью, кто были деловые, мастеровые, печники, каменщики, кузнецы, и естественно, кто верующие были, к кому народ немножко тянулся, всех их собрали и прогнали от Майска до Колпашево. И там их в основном всех в феврале постреляли. Моего деда, который моего отца отец, и брата мамы моей тоже. Рассказывали: пришли к отцу матери моей, а он пьяный был. Это 14 января, на старый новый год было. А он любил выпить. Ну они говорят: «Мы что, его на себе что ли повезём?» Они на лошадях, а всех пешком гонят. «Мы его не повезём. А это кто?» И забрали вместо отца его сына, ему так лет 28 было. Тоже также пригнали до Колпашево, и погиб он. И дед всю жизнь это помнил и горевал, он в 57-м году помер.                     Потом отец мой попал в тюрьму перед войной. А как получилось? Спецпереселенцы продолжали собираться и в квартирах молились. Вот я уже захватил, пусть даже в 60-е годы, помню, занавешивали окна, чтобы не было видно света, и молились. Потому что, если даже свет загорелся у них там ночью, допустим, уже сразу интересуется сельсовет — что вы там ночью делаете. Поэтому отец, если вставал утром, допустим, он молился с полчаса, никогда свет не включал! Он все наизусть молитвы знал. И мама тоже. И вот они вдвоём, я один раз только слышал, когда они пытались ночью литургию служить, что-то типа этого. Они и пели, и читали. Я, главное, сплю и думаю, что такое, а это мне потом только, через многие годы стало ясно, что они литургию пытались воспроизвести, тосковала, видно, душа. Книг не было таких литургических, а отдельно были Псалтырь, Евангелие, были молитвословы, а вот чтобы вести литургическую последовательность, не было таких книг. Мать рассказывала, что в 30-е годы у них ходили и отбирали книги. «Мы, — говорят,- вам новые дадим, а эти отдавайте». Это, видно, обновленцы были. А иконы дома были всегда, я не слышал по крайней мере, что их кто-то запрещал. Родители воцерковлены были с детства, а если это с детства, то остаётся на всю жизнь. И оно помнится, и молитвы эти все помнятся. Вот как у отца Иоанна дети — они уже всё знают с детства, они с молоком матери молитвы впитывают, и конечно, запомнят их навсегда. Хоть куда уедут — всё равно их будет тянуть в храм. Будут приходить, это для них родное уже. В 60-е годы власти всё-таки добились и запретили: не стали собираться верующие, потому что это жёстко было. В семье нас было четверо пацанов. Везде — и в школе, и на улице уже ребятишки обзывали нас «богомолы» — пропаганда работала. Ну а нас мать приучала всегда молиться. Мы молились. Утром встаёшь, обязательно: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас», перед обедом прочтёшь молитву, поел — обязательно тоже помолиться. Помолился, сказал: «Мама, папа, спасибо».                          Да, родители мои пережили страшные времена. Но они были трудяги вообще. Вот отец у меня, он все дома, сколько их там, помогал строить. Детский дом там был, они с другим ещё мужчиной его весь почти содержали, столярка у них была большая, помогали там всем. В детдом его братьев и сестёр забрали, когда их отца расстреляли, а он по возрасту уже не подошёл, он старший был, потому и устроился туда работать. Про детские дома надо особо сказать, они были тогда повсюду, потому что советская власть «врагов народа», отцов и матерей уничтожала, а детей направляла в детские дома, чтобы воспитать из них новых советских граждан, строителей коммунизма.           Вначале, до 60-х годов, Средний Васюган был небольшой деревней: три улицы, тысячи две людей, может быть, проживало всего. А потом там сильно стало всё развиваться. Буквально где-то с 62-го года началось, вот как пошли нефтяники. Пришла вначале нефтеразвдка. Здесь обосновалась база Васюганской нефтегазоразведочной экспедиции. А потом с 65-го года вообще сильно началось строительство массовое. У нас даже огороды приходили обрезать, чтоб отдать вот этим нефтяникам. Потому что они приехали, и у них ничего не было. А у всех местных были большие семьи, большие огороды. У нас 15 соток было. Они пришли с сельсовета, говорят, 2 сотки обрежем, вот у вас тут будет семья К. садить картошку. Мы с их парнем вместе потом в училище поступали. И там деревня здорово расстроилась, где-то тысяч под пять было населения. И там же я закончил школу. У нас была хорошая школа, построили двухэтажную деревянную. Но она сгорела. Остались одни трубы. И новую уже школу построить нефтяники помогли, одноэтажную хорошую школу. В пятый класс я пошёл уже в неё учиться. Она и сейчас есть. У нас каждый год выпускался один 10-й класс, человек 15-20. И мы поехали семь человек поступать в авиацию, потому что авиация у нас была первым делом. У нас вертолётов там очень много базировалось, МИ-4 там по 10 и даже 12 штук бывало. Потому что там всё начиналось, авиация оттуда пошла по всему Томскому северу. А там аэропорт был и раньше, ещё до нефтяников, было старое здание, потом ещё новое построили, а сама полоса была двойная. Мы там вечерами всё время выходили и играли в футбол. Аэропорт был самое такое место притягательное для пацанов, самое лучшее. Полёты когда заканчивались, мы приходили туда. С нами экипажи эти играли. Среди них и те пилоты, которые потом работали в Стрежевом: Репенко, Деев, Шепелев, все они были в Среднем Васюгане и играли с нами в футбол. Потому мы в авиацию поехали поступать. Поступили вдвоём. Сашка Д. – в Киевский институт, но он погиб потом, дельтапланеризмом занимался. Я в Омское авиационное училище поступил сразу. (Сейчас это Омский лётно-технический колледж гражданской авиации). В школе увлекался радиотехникой, у меня брат старший электриком был, и мне это привил. И мы с одним моим двоюродным братом собирали приставки к приёмникам и даже по деревне ходили и разговаривали по радиосвязи. Поэтому выбрал радиообслуживание полётов.  После окончания училища по распределению в 74-м году приехал в Стрежевой. Работал в авиапредприятии на базе ЭРТОС (Служба эксплуатации радиотехнического оборудования и связи аэропорта). Всё радиообеспечение для диспетчеров, для связи с бортами, внутри аэропорта со всеми службами, система посадки, приводы и т.д. – всё это было наше. И это всё с годами менялось, усовершенствовалось. И вся рабочая моя жизнь здесь прошла. Жил вначале в СУБРе, в общежитии №7. Я спортом занимался активно, основное это было мое занятие, увлечение, отдушина такая была. Ну а второе — это природа. Очень любил охоту, рыбалку. Все едут в отпуска на юг, а я уезжал в тайгу, в избушку. Вырос ведь в тайге! Отдыхаешь, ходишь и любуешься созданием Божьим. Некоторое разногласие у меня было внутреннее с текущей жизнью и, конечно, с идеологией. Вера привита была, а выхода такого не было! Потому что и жизнь-то она сами знаете, какая была в безбожной стране, не было где с Богом пообщаться, только в сердце. А вот на природе как раз и лучше всего общаешься, потому что там и ситуации всякие. В основном один ходил в тайгу, раньше с собакой, а потом один вообще. Я много пешком ходил, много раз. От Пионерного до Среднего Васюгана ходил, там 90 км. Там же болота везде, и в любом месте можно было погибнуть, без вести пропасть…  Вот Бог, видно, сберёг.  Много таких случаев было. Даже искали на вертолёте. Однажды тоже в отпуске был в тайге на Васюгане, и коллеги знали, что мне надо уже на работу скоро, а погода была нелётная. Ну я решил не дожидаться, пока они за мной прилетят, думаю, на работу же надо успеть! А там надо было пешком идти километров 25 до Катыльги — ну это напрямую по карте, а там больше, конечно. Осень, ещё не промёзшие были болота, тяжело. Туман сильный был, ноябрьские праздники как раз. Я и пошёл. Уже пришёл в Катыльгу, а они полетели искать меня. Но знакомый пилот уже вывозил меня с Катыльги. Переговаривались с вертолётами и услышали, что полетели искать меня. Он говорит: «Да я уже везу его с Катыльги». На работу не опоздал! Я не сразу, конечно, начал ходить в нашу церковь, даже когда появилась община в начале 90-х и когда в деревянной церкви начались богослужения. Я ведь вообще церковную жизнь не знал. Просто верил в Бога, и вера-то была. Но когда я первый раз пришёл в храм, там иконы, всё это для меня родное было, я как будто вернулся в родную среду. Потому что, пока я здесь жил, у меня не было такого общения с верующими людьми. Помню, что был удивлён очень сильно. Ну, как бы чисто теоретически подкован так не был, как сейчас (лишь частично знал Евангелие). Сейчас-то я понимаю, уже прошёл эту стадию, а тогда для меня много было открытий. И ещё я удивился – смотрю, а там среди молящихся и милиционеры, и мои коллеги некоторые. И бывший у нас в аэропорту секретарём парторганизации. А меня коммунисты так все агитировали вступать в комсомол поначалу.  Ты же, говорят, такой активный образ жизни ведёшь, спортом занимаешься, один не сможешь прожить без комсомола. И, говорят, всё равно надо будет вступать, в партию идти. Но я отказывался, я как жил без партии и комсомола, так и проживу. И, самое главное, интересно, мне потом дали награды знаки «Ударник 10 пятилетки», «Победитель соцсоревнования 10 пятилетки», это ведь комсомольские награды. Я не комсомолец, а мне всё равно их вручили. Сказали, что во всех мероприятиях участвую, на работе замечаний нет никаких.              Когда стал в храм ходить, много стал читать о вере нашей. У меня часть книг родительских есть и сейчас, но они ветхие очень. Есть такие, где часть страниц уже нет, всё равно их берегу как святыню семейную. И не только. Дело в том, что их даже читать – это всё равно как вместе с родными молиться, они сомолитвенники уже — те, кто читал эти книги, кто по ним молился. Если это моя бабушка, допустим, читала и я читаю, это как бы общение идёт наше в молитве, в чтении, как преемственность. Так говорят. Но оно, я чувствую, так и есть, всё равно чувствую, что вот когда-то она читала, теперь я читаю. Потому что у меня бабушка, я её как бы не помню, но мне рассказывали, она очень была верующая, она просидела 17 лет в тюрьме и пришла, как раз мне было 2 года. За что её осудили, я не знаю, но она в 56-м году была реабилитирована. Она меня всё псалом 90-й учила, чтобы я знал его наизусть, и я ходил по деревне и читал его наизусть вслух: «Живый в помощи Вышняго…». Но она потом уже в 59-м году умерла. Когда мы были детьми, церкви в нашей деревне не было. Но как я потом узнал, она в Среднем Васюгане всё же была, Крестовоздвиженская, её построили ещё в конце 18 века (селу уже больше 300 лет), а в 1938 году сгорела. Или, может, сожгли? В сентябре 2000 г. освятили только что выстроенную деревянную церковь, частник строил. Родители мои все большие иконы туда отнесли. Но вскоре эта церковь там сгорела. И потом сразу построили каменную, в 2001-м освятили, она и сейчас там есть, церковь «Всех святых, в земле Русской просиявших». Я здесь ещё и не ходил в храм, а там бывал, когда приезжал в отпуска. Родители ходили туда постоянно. Домой отцу часто приходил священник, отец Виктор, он сейчас в Чажемто служит. Они после литургии приходили к нам, покушают у нас, поговорят. Последнее время отец не ходил в церковь уже, священник приходил и причащал его.Нас было 4 брата, старшие уже умерли, младший в Ангарске живёт, он отцу первую Библию привёз, но сам в храм так и не начал ходить. У нас отец умер в 2006 году. И я начал часто ходить в наш храм свт. Николая, его как раз в том году освятили. Стал чувствовать себя как будто ближе к родному дому, вернее, как дома. И вскоре батюшки как-то меня заметили, видно — промысел Божий был — стали приглашать помогать в алтаре во время богослужения. Так получилось, что моя семья не воцерковлена, жена, когда начал ходить в церковь на службы, это не приветствовала. Она чисто советского воспитания. Двух её детей я вырастил как своих. Наш сын сейчас в Нижневартовске живёт. Вырос, отучился там же в Омске, где я учился, и по моей специальности, работает 12 лет на локаторе. Женат, внук у меня подрастает. Я за них всех молюсь. Я сейчас жил всю зиму в Лазаревском, в Краснодарском крае. Там храм у них Рождества Пресвятой Богородицы. В алтарь меня раз пригласили в Великий Пост, записок было много. Батюшка уже знает про меня и о проблемах моих, что у меня ноги болят. Но я с ними акафисты читаю. У них храм примерно как наш, только притвор маленько побольше и клирос сверху над притвором. И постройка 1903 года. У них сейчас ремонт идёт сильный. Я там пообщался с прихожанами, когда храм мыли к Пасхе, познакомился с некоторыми. Среди тамошних южан много северян оказалось! Один из нашей Томской области, из Тогура, из-под Колпашево. Второй из Красноярского края, лётчик, и вот мы с ним там подружились. Николай Васильевич, он там уже лет 15 живет, и говорит мне: «Ты, наверно, мне тоже Богом послан, мне тут скучно». Мы даже знакомых общих нашли. Он бугурусланское авиаучилище заканчивал. У нас же тоже было много бугурусланских лётчиков. Так что мне там скучно не будет! Там тоже родные по духу люди.

*Сейчас есть такой современный антицерковный тренд — говорить, что гонений на религию в СССР не было, а представителей Церкви сажали по политическим обвинениям. Отчасти это правда, потому что формально тебя сажали не за то, что ты христианин. Тебя сажали за то, что ты участник церковного монархического заговора. Но в то время по-другому просто не могло быть. Религиозный человек априори считался контрреволюционером. Советская власть не могла не бороться с религией, которую надо победить, в крайнем случае, загнать в гетто.

205