Бога с детства люблю.

Бога с детства люблю. Я родилась в 1930-м году в селе Останино Новосибирской области Тогучинского района и там долго жила. У нас церкви не было, церквей тогда нигде не видали в деревнях. А если они раньше и были до революции, то их разоряли и отдавали под клубы или склады. А иконки у нас дома были. Все в Бога верили. К тёте нашей ходили молиться, это мамина крёстная. Её Аксинья звали. Она была дева и не выходила никогда замуж. И все к ней ходили. Она ездила в Новосибирск во время войны, и ей разрешили, чтобы она ходила по домам, крестила, погружала. А меня в церкви крестили, возили куда-то далёко. И дети мои тоже в церкви крещёные. Я про маму расскажу, её Фёкла звали. Когда она родилась, её мама — моя бабушка — во время родов ослепла сразу на оба глаза. И мою маму помогали воспитывать её старшие сёстры и братья. Она работала дояркой в колхозе.

Отец тоже был колхозником. А я была у них старшей из детей. Я окончила всего 2 класса, потому что война началась, когда мне было 10 лет. У нас в селе была начальная школа. Но после войны я уже подросла, поздно было в третий класс идти. А младшие в семье все выучились, в Сурково была средняя школа, это за 6 километров от нашего села. Нас у мамы было четверо, и она перед войной была пятым беременна. Мы очень бедно жили. Хорошо, что дома корова была, куры, овечка, детей можно было прокормить. Масло сдавали, покупали продукты. Летом перед войной мужики в колхозе строили сарай для кур. И отец мой тоже там был, а потом их позвали помочь одному, у него дом был сильно плохой, подремонтировать. Они в воскресенье у него работали, вечером выпили. А наутро в понедельник меня послали их разбудить, потому что приехали с военкомата двое — война началась! Повестки вручили сразу трём мужикам. Отца моего Евдокима ночью забрали, сказали, будешь сапёром. И сразу на передовую. Отец долго воевал. А когда война началась, некоторые женщины беременные сделали сразу аборты, а маме не разрешила тётя, она верующая была. Когда пришло время родить в 42-м году, она рожала дома. Приготовила мне нитку. Дети помладше спали, а я не спала. Она меня позвала, я пуповину перевязывала. Родился братик, Виталий. Папа всю войну прошёл, раненый был. В войну все очень трудно жили. Всех мужиков забрали на фронт. А работали одни женщины, старики и дети. Надо поле пахать, бензина нет. Стали дети дрова заготавливать для трактора. Ой, ничего не работает, лошадей кормить нечем, и у нас голод… Я в лес ездила за дровами. Школьный лес большой, мы пилили чурки, в мешок засыпали, таскали, сушили, возили на поле. Мама мне дорожку протопчет в снегу, что я, 11-летняя? Навалим дров, она чистит, перепиливала пополам. А волки воют в лесу, страх…
По весне какого-то мужика дали с какой-то деревни. Трактор стал пахать, посеяли пшеницу. Да такая пшеница уродилась! Осенью хлеб стали собирать, приехала с войны машина хлеб вывозить. Стали возить на элеватор в Тогучин. Опять дети одни грузили, выгружали зерно на элеваторе. Помню, большое там всё, высокое, и внизу вагоны, и там солдаты ходят… А мы в колхозе не получали ни зерна, ни хлеба. На траве жили всю войну. Бабушка моя крёстная Аксинья, она грамотная была. Ой, как она помогала нам во время войны! Одна жила, всё давала нам. А что мы, пятеро были детей. Она нам молитвы не давала никакие, мы сами научились молиться. Я с детства помню «Рождество Твое, Христе Спасе…» Да и мама наша молилась. У нас, в деревне, все люди верили в Бога, мне кажется. В войну-то как было без веры выжить? Молились о своих фронтовиках. Страшно было. А потом уже отец пришел с войны раненый, да и ходить не может, и рука у него не двигалась. Выздоравливал долго. Голодные были все. Ему хотели руку отнимать, а медсестра в больнице ему говорит: «Не давай руку отрезать, не торопись, еще можешь поправиться». И поправился. Но он долго не мог этой рукой ничего делать, она не держала. Я, когда подросла, тоже на ферму пошла работать. Сразу поставили свиней кормить. Но недолго, а потом послали помогать одной женщине за овечками ухаживать. Больше ста голов овец было. Мы с ей зиму проработали, а на весну она уехала из деревни вообще. Я осталась одна с овечками, сама и пасла их ночью. А я хорошо работала и заработала премию — сразу четырёх овечек мне дали. Вот было хорошо: дома у нас была всего одна овечка. Ну а после уж меня в телятник назначили, я за телятами ухаживала, выпаивала их. Потом замуж вышла, мужа Алексеем звали. У нас трое детей народилось: дочь старшая Мария, сын Михаил и младшая Фаина. Мы с мужем в совхозе работали. Маме моей было 53 года, когда она умерла. Потому что в войну тяжело работала, давление высокое было. И отец потом женился. Недолго был женат, заболел, и жена его оставила. А младший Виталик уже армию отслужил, вернулся. Увёз папу в район в больницу. Его отправили в Новосибирск, там признали рак желудка. И он вылечился и до 70-ти лет прожил. И ещё женился, на вдове. У неё 3 детей было. Тоже народился сын у них. И помучились мы с неродной матерью… Её дочка работала и жила в Алма-Ате, в Казахстане. Отец ездил туда в гости, ему сильно понравилось там. И потом мы с сёстрами Ниной и Анфисой собрались, взяли один вагон на троих, картошкой нагрузили, солонину набрали и поехали туда. Мы с мужем и младшими детьми поехали, а старшая дочка Мария закончила школу и поехала в Барнаул учиться. А туда приехали – там тепло, всё есть, всего-всего в магазинах, всё дешевое! И мы остались там жить. Жили в своём доме, неподалёку от Алма-Аты, километров 10, тоже хозяйство своё завели. Посёлок Дмитриевка, потом его Байсерке назвали. Там станция железнодорожная. Я работала на железной дороге техничкой на станции. И до самой пенсии. Долго там жили. И сын, и муж там умерли. Сыну Михаилу 14 лет было, заболел белокровием, лежал в больнице, но не вылечили его. А когда муж умер, меня Мария забрала в Стрежевой. Сюда я приехала с Алма-Аты в 2005 году. Дочь моя ещё одна, Фаина, вышла за москвича, в Москве живёт. Внучка у меня Аня, уже взрослая. А у Маши сын Евгений, внук мой дорогой, очень хороший. Он мне вот эту икону подарил Владимирскую, под старину сделана. Он придёт ко мне: «Баба, баба». Обнимет. Он работает. У него семья, сын растёт Кирилл, мой правнук. Он в школе уже, хорошо учится. Я за них всех молюсь. И особенно за Марию. Вера мне очень помогает. Маша вон как болела, не знаю, какая болезнь, я молилась всё время Богородице о её здоровье. Ей операцию делали в Нижневартовске. А потом ещё одну в Стрежевом. Я много проплакала. Всё время за неё молюсь. Я до сих пор посты соблюдаю. Сама-то уже не готовлю, дочка мне готовит постное, и в среду, и в пятницу, как полагается. А молитвы я хорошо знаю, и сама удивляюсь, как быстро научилась молитвам. И ещё вспомнила про нашу деревню Останино, где я выросла. Я уже рассказала, что сначала не было у нас церкви. А уже после войны сделали наши деревенские место для молитвы. Там была конюшня, и была рядом избушка, две комнаты. Убрали там всё, побелили бабушки. А в Тогучине была церковь, и к нам присылали оттуда священника, чтобы он у нас служил. А потом опять стали верующих гнать. В Алма-Ате кое-когда ходила в церковь. Молитвы и песнопения как-то сами запоминались. Никто не учил меня. В храм уже часто стала ходить только в Стрежевом. Здесь жили неподалёку от нашего дома дедушка Иван и баба Лена. Он был участник войны. Они в церковь всегда ходили. Я с ими там познакомилась, и мы вместе стали ходить. Я и по городу раньше ходила. А сейчас уж я никуда не выхожу. Только в церковь по воскресеньям и праздникам. Не сплю перед тем, как идти. Боюсь проспать, да и вообще плохо спать стала. Дочка вызывает мне такси. Иногда очень рано приезжаю, церковь ещё закрыта. Сторож Паша всегда меня встречает, говорит: «Куда ты идёшь в такую рань»? И храм мне открывает. Я часто первая захожу в храм. А там на богослужении стою, как могу. Надо стоять. Одно время нерусский меня всё возил таксист. Звонит ему диспетчер, а он говорит: «Меня не записывай, я бабушку в церковь везу». И он меня провожал до ворот. Один раз тоже нерусский вёз, я ему отдаю 100 рублей, а он не взял. Я всегда разговариваю с шофёром, спрашиваю, сколько тебе лет, есть ли дети, и всегда за них молюсь, кто бы они ни были, за их здоровье. Я в записках пишу. А обратно меня всегда кто-то из храма до дому довозит. Чаще Рая и муж её Степан. Они очень добрые. Все мне в церкви помогают, уважают меня, здороваюсь со всеми, хотя всех и не упомню. Старше меня там в церкви, наверно, никого нет. И все батюшки уважают, которые были и сейчас есть. Потому что люблю Бога. С батюшкой Анатолием ходила отпевала покойных. Знаю всю панихиду. А батюшка Анатолий к нам всё время ходил домой, когда у меня рука болела. Один раз из церкви шла, упала, скользко было, не могу подняться. А рука растянулась. Внук Женя отвёз меня в больницу. Сделали мне руку. Батюшка Анатолий навещал. Говорил про меня, что самая честная, самая добрая. А мне и приятно. Он уже давно в Александровском служит. Потом Алексей стал, тоже отпевали. Батюшка Алексей говорил, около меня становись. Я люблю петь, я и одна дома пою молитвы и панихиду. Я не только молитвы, много песен знаю и частушек. Меня и раньше, когда гуляли, всегда тянуло петь, я и пела. В самодеятельности участвовала. Выступали в клубе, пели на смотрах. У нас в храме много народа в воскресные дни и в праздники, когда литургия. Храм полный. Я знаю всю литургию наизусть, всю службу, когда какие молитвы читаются, Евангелие выносят или Чашу. Я про себя пою, когда хор поёт, батюшки не разрешают вслух петь, чтобы правильно было всё и красиво звучало. Я сейчас плохо вижу, а всё равно в очках каноны читаю, когда на исповедь иду и на причастие. У меня буквы крупные в молитвослове. И смотрю по телевизору православный канал «Союз». Хорошо показывают они службы в храмах. И Евангелие читают. Если человек в храм не ходит, он может молиться со священниками здесь. У меня дома икон много. Это или я сама покупала или мне подарили. Господь Вседержитель, Моление о Чаше. Казанская Божия Матерь, она спасла Россию. А эта икона Владимирская, это мне внук подарил Женя. Ему сделали под старину. Это Матерь Божия Целительница, я ей говорю: — «Матерь Божья, вылечи всех больных». А это Матрона Московская. А я в Москву когда ездила к дочке Фае, была у Матронушки, возле гроба её стояла. Я вообще никуда не ездила по святым местам. Только в Москве была давно, когда ещё ходила, бегала. А сейчас мне 93 года. И ещё я молюсь по чёткам. Есть у меня чётки настоящие. Это мы с батюшкой Анатолием стояли и разговаривали, одна женщина подошла, вытащила из сумки эти чётки, они ещё были запечатаны, новенькие, и мне отдала. Батюшка Анатолий благословил сразу. Я десять молитв говорю: «Господи, помилуй» и потом прошу. По «Союзу» батюшка говорит, что ничего не надо выдумывать, никаких слов, а больше говорить: «Господи, помилуй», больше всех молитв. Не всё время с чётками молюсь, а когда, бывает, захочу. Дохожу до этой большой бусины и говорю: «Спаси и сохрани» и имена называю. В основном за Марию свою молюсь о её здоровье. И за всех-всех родных и близких.
Рассказала Зинаида Евдокимовна Русяева.

146